— Что это…
Я подняла нитку. С одного ее конца свешивалось тяжелое золотое распятие. Лисса подарила мне четки.
— Хочешь обратить меня? — с кривой улыбкой спросила я.
Лисса верила в Бога и регулярно посещала церковь. Как и многие моройские семьи, вышедшие из России и Восточной Европы, она была ортодоксальной христианкой.
Я? Ну, меня скорее можно, назвать ортодоксальным агностиком. Я считаю, что Бог, скорее всего, существует, но вникать в суть этой проблемы не имею ни времени, ни желания. Лисса уважала мою позицию и никогда не навязывала мне свою веру. В свете этого ее подарок выглядел… ну странным.
— Переверни распятие, — сказала она, явно забавляясь моим потрясенным видом.
Я так и сделала. На обратной стороне креста в золоте был вырезан дракон в венке из цветов. Герб Драгомиров. Я в полном недоумении посмотрела на нее.
— Это фамильная ценность, — объяснила она. — Один из папиных друзей сохранил коробки с его вещами. Четки лежали там. Когда-то они принадлежали стражу моей прапрабабушки.
— Лиссе… — Теперь четки приобрели совсем новый смысл. — Я не могу… Ты не можешь подарить мне такую вещь.
— Ну, я определенно не могу оставить ее у себя. Она предназначена для стража. Моего стража.
Я обвила нитку вокруг запястья. Прикосновение креста к коже вызывало ощущение холода.
— Знаешь, — поддразнила ее я, — существует большая вероятность, что меня вышибут из школы прежде, чем я стану твоим стражем.
Она улыбнулась.
— Ну, тогда ты вернешь их мне.
Все засмеялись. Таша начала говорить что-то, но взглянула на дверь и оборвала себя.
— Джанин!
Там стояла моя мать, и выглядела она жестче и невозмутимее, чем когда-либо.
— Извини, что опоздала, — сказала она. — Надо было закончить одно дело.
Дело. Как всегда. Даже на Рождество.
Воспоминания о нашем «бое» нахлынули на меня, кровь прилила к щекам, живот свело. Она ми разу не попыталась связаться со мной со времени этого происшествия два дня назад, даже когда я лежала в больнице. Никаких извинений. Вообще ничего. Я стиснула зубы.
Она подсела к нам и вскоре включилась в разговор. Я уже давно обнаружила, что она может обсуждать лишь одну тему: работу стража. Интересно, есть у нее хоть какое-то хобби? Поскольку нападение на семью Бадика было у всех на уме, она принялась описывать похожее сражение, в котором принимала участие. К моему ужасу, Мейсон впитывал каждое ее слово, точно губка.
— Ну, обезглавливание — не такое легкое дело, как кажется, — характерным для нее сухим, прозаичным тоном говорила она. Я никогда и не думала, что это легко, но она, по-видимому, полагала, будто все уверены, будто это раз плюнуть. — Нужно перерубить спинной мозг и сухожилия.
Благодаря нашей связи я почувствовала, что Лиссу начало подташнивать. Такие жуткие разговоры не для нее.
Глаза Мейсона вспыхнули.
— Каким оружием лучше всего делать это?
Мать задумалась.
— Топором. Он тяжелый.
Иллюстрируя свои слова, она с силой взмахнула рукой.
— Круто, — сказал Мейсон. — Господи, надеюсь, мне позволят носить топор.
Комическая и нелепая идея, поскольку топор — не то оружие, которое таскают с собой. Мелькнувший образ Мейсона, идущего по улице с топором на плече, слегка улучшил мое настроение. Увы, это длилось совсем недолго.
По правде говоря, я ушам своим не верила, что мы на Рождество ведем такой разговор. Присутствие матери всему придавало мрачный характер. По счастью, встреча вскоре закончилась. Кристиан с Лиссой ушли по своим делам, Дмитрию и Таше, по-видимому, тоже было чем заняться. Мы с Мейсоном уже подходили к своему спальному корпусу, когда моя мать нагнала нас.
Никто не произнес ни слова. Звезды усыпали ночное небо, яркие и резкие, их блеск был под стать сверканию льда и снега вокруг. На мне была парка цвета слоновой кости, подбитая искусственным мехом. Она хорошо согревала тело, хотя не защищала от порывов холодного, обжигающего лицо ветра. Все время, пока мы шли, я ждала, что мать свернет туда, где жили стражи, но она вместе с нами вошла в спальный корпус.
— Я хотела бы поговорить с тобой, — в конце концов сказала она.
Я мгновенно насторожилась. Что еще я натворила?
Больше она не добавила ни слова, но Мейсон мгновенно понял намек. Он тактичен, хотя в данный момент я пожалела, что он такой. И еще мне показалось, есть оттенок иронии в том, что он, жаждущий сразиться со всеми стригоями в мире, боится моей матери.
Он бросил на меня извиняющийся взгляд.
— Эй, мне нужно кое-куда заглянуть. Увидимся позже.
Я с сожалением проводила его взглядом, от всего сердца желая броситься следом. Скорее всего, попытайся я сбежать, мамочка блокировала бы меня захватом и подбила второй глаз. Переминаясь с ноги на ногу, я смотрела куда угодно, только не на нее и ждала, пока она заговорит. Уголком глаз я заметила, как люди поглядывают на нас. Похоже, всем на свете известно, что это она поставила мне синяк; я внезапно почувствовала, что не хочу выслушивать ее лекцию в присутствии свидетелей.
— Хочешь… м-м-м… пойдем в мою комнату? — спросила я.
Она выглядела удивленной, почти колеблющейся.
— Хорошо.
Я повела ее наверх, стараясь держаться на безопасном расстоянии. Между нами возникли неловкость и напряжение. Войдя в комнату, она не сказала ничего, но внимательно все осмотрела, как будто тут могли прятаться стригои. Я села на постель, не зная, что делать, она расхаживала по комнате. Провела пальцами по стопке книг касательно поведения животных и эволюции.